Поэт и король
Dec. 15th, 2015 08:02 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
ninasmiЭтой странной осенью я почти не спала. Мои бессонные ночи наполнились Востоком, который на самом деле Запад; я была одновременно и Шахерезадой, и царем Шахрияром: и сказителем, и слушателем — но царь (король) рассказывал, а Шахерезада внимала.
Поэт и король
Однажды ночью я смотрела, как президента Франции, приехавшего с официальным визитом, встречали в Марокко. Французы выстроились в ряд, и король подходил к каждому, чтобы пожать руку — длительная и однообразная церемония. Но меня привлек человек, который «вышел из строя» и поцеловал короля в плечо, а затем начал что-то оживленно говорить. Руку пожать он так и не решился, а обнял ее, если так можно сказать, и, слушая ответ короля, несколько раз поклонился.
Очень теплой была эта встреча, сердечной, отличной от предыдущего официоза. Запал мне в душу этот пожилой человек, член французской делегации. И, ломая голову над тем, кем же он может быть, я сочиняла и рассказывала самой себе странные истории, одну за одной, сказку за сказкой. Может быть, его отец был марокканцем, но из-за диких сплетений судьбы оказался во Франции? Любовь, предательство, месть и прочие чудеса удерживали его вдали, а теперь его сын… Или — детективный сюжет с вынужденным бегством и переменой внешности? Или…
Однако своими историями я не удовлетворилась и попыталась узнать, кто же этот незнакомец на самом деле. Поиски результата не дали, и я стала забывать свои сказки и того, кто стал их персонажем и вдохновителем. Но все тайное становится явным — и я случайно узнала, что это марокканский писатель Тахар Бенжеллун, пишущий на французском языке и живущий во Франции.
Конечно, я стала искать информацию о нем и его произведения.
Марокканские зайцы не ценят поэтов
Тахар Бенжеллун родился в марокканском городе Фес. В 60-е гг. участвовал в студенческих волнениях. Не знаю, водятся ли в Марокко зайцы, но даже если и водятся, то сплошь несознательные: ни один не перебежал писателю дорогу, и из-за их халатности он угодил в тюрьму на полтора года, где, как и положено, написал свои первые стихи.
Верно говорят, что стихи нужно не читать, а рассказывать — или слушать. Точно так же бесполезно писать о стихах — да, я могу настучать на клавиатуре, что поэзия Тахара Бенжеллуна наполнена болью за свой народ; что он необычно раскрывает тему памяти/забвения, Востока/Запада и т. д. — но пусть этим занимаются критики и литературоведы. Если бы вы были со мной рядом, я бы просто прочла вам стихотворение — любимое: «Фес. Отверженный город» — сначала целиком, а потом цитировала бы отрывки:
Твои стены выносят
на нашем горбу
в неголодные страны,
в то время, как кони самых лучших кровей
дышат огнем и украшают легенды
И, помолчав, вот этот:
уже сходят с ума твои дети
и судьбу не засунуть
в карман европейского платья
здесь слова проступают на стенах
наша участь теперь -
амнезия
А потом заглянула бы в глаза слушателя и сказала: «Понимаешь?.. «И судьбу не засунуть в карман европейского платья» Чувствуешь? Да?» — чтобы увидеть в глазах отблеск того же чувства, которым пронизано стихотворение.
Так и только так можно говорить о поэзии.
«Священная ночь»: чемодан сказителя
Выйдя из тюрьмы, Тахар Бенжеллун стал преподавать философию в университете. В 70-е гг. все обучение перевели на арабский язык, и он уехал во Францию, где и стал известен как прозаик, эссеист и журналист. Да не просто прославился, а получил множество премий и наград, был обласкан правительством, сейчас регулярно печатается в Le Monde, его эссе о расизме проходят во французских школах, а «Википедия» называет его самым переводимым франкоязычным писателем.
Не знаю, права ли «Вики», но на русском языке смогла найти единственный роман — «Священная ночь». Произведение было экранизировано, за него автор получил Гонкуровскую премию; кроме того, написано оно было в год моего рождения, поэтому я поняла: надо читать.
Если бы не знала имени автора, легко приписала бы его какому-нибудь Хорхе, Хосе или Мигелю: как и в латиноамериканской литературе, тут неразрывно связаны реальность, легенды, сказки, бред и галлюцинации.
Первое, что бросается в глаза и о чем пишут все критики: книга о сложном (конечно) положении женщины в патриархальном обществе. За это, очевидно, и дали книге премию. Скучно и неинтересно, если так.
Но — книга понравилась: я выключила внутреннего филолога и пошла не по протоптанной дороге, а углубилась в дремучий лес других пониманий и восприятий — благо, роман это позволяет.
Для меня центральной стала проблема Памяти. И тут не нужно кивать на Пруста с его печеньем: в романе Бенжеллуна воспоминания приходят в виде мертвецов, восставших из ада, бродящих между стен с пугающими и похабными изображениями; они не бесплотны, они опасны, они могут вернуться со всем своим адом. И что делать (стране, народу, человеку) если воспоминания только такие:
«Прошлое накатывало на меня, рисуя одну картину за другой. Я не могла противиться наплыву несвязных воспоминаний. Все они были окрашены одним цветом – черных чернил.»
Героиня пытается идти путем отказа от воспоминаний, забвения, старается забыть ту несвободу, в которой жила когда-то:
«Я в разладе с миром или, по крайней мере, со своим прошлым. Я со всем порвала. Стала добровольной изгнанницей и пытаюсь быть счастливой, то есть жить сама по себе, в меру собственных возможностей. Я вырвала корни и сбросила маску.»
«Как объяснить ему, что моя жизнь начинается только теперь, что плотный занавес опустился на сцену, где живые существа и неодушевленные предметы покрылись одной и той же пылью, пылью полного забвения? Я молча боролась, всеми силами стараясь выбраться из опасного лабиринта. Я сражалась и с чувством собственной вины, и с религией, и с моралью, со всем, что угрожало воспрянуть вновь, чтобы выставить меня в дурном свете, опорочить меня, предать и уничтожить то немногое, что я пыталась уберечь в своей душе.»
(на этом мой внутренний филолог не просто отключился, а умер, потому что вряд ли можно лучше описать то, что чувствую я — именно я! — после переезда.)
Но свобода была недолгой, и за героиней пришел ее дядя, чтобы вернуть домой. Героиня старается уничтожить прошлое и убивает дядю, — и вот она снова в неволе. На сей раз — в тюрьме. Убийство прошлого приводит к несвободе. Но и воспоминания невыносимы, а возврат к истоку, к прошлому рабству — хуже смерти…
Ужаснувшись, я привела в чувство внутреннего филолога, который напомнил, что прочитать этот текст можно и по-другому. Например, под видом героини может скрываться не только Женщина, но и Страна. Страна, мечущаяся между Западом и Востоком, между болью истории и красотой сказок и легенд, ищущая путь между двух несвобод, в конце концов выходящая к свету, преклоняющая колени перед Святым (а что она сделала, опустившись на колени, я не скажу, читайте сами — но последняя сцена так и стоит у меня перед глазами, не выходит из головы) — разве это только о Марокко написано?
В начале книги героиня проходит мимо сказителя, который достает чемодан с предметами-воспоминаниями. Он ничего не описывает, просто показывает эти предметы — и каждый волен сам выстраивать свою историю, опираясь на них. Таков весь роман. Шахерезада достает фигурку купца, корабль и перо птицы Рух, а сказку о Синдбаде-мореходе рассказывает царь Шахрияр — сам себе.
Поэт и король — 2
Прочитав роман, я разыскала видеозапись визита президента Франции в Марокко в 2013 г. — когда впервые писатель оказался на родине в составе французской делегации. Там он подчеркнуто по-европейски пожимает руку королю — а потом, в репортаже для Le Monde пишет, что король, приветствовавший всех по-французски, к нему обратился по-арабски, как бы говоря: здесь ты дома. Многое в этой встрече тронуло писателя, и после нее, отвечая на страницах газеты на чей-то выпад — мол, Марокко должна быть республикой — пишет, что главное — воля народа, а марокканский народ хочет королевства, а не республики (и это уже не «зависеть от царя, зависеть от народа — не все ли нам равно», это скорее: зависеть от народа, который хочет зависеть и от царя).
А затем, в 2015-м, была эта теплая встреча, которую я увидела, благодаря которой писатель сначала стал героем моих сказок, а потом рассказал свою историю (в стихах и романе) — которая оказалась и моей.
Поэт и король
Однажды ночью я смотрела, как президента Франции, приехавшего с официальным визитом, встречали в Марокко. Французы выстроились в ряд, и король подходил к каждому, чтобы пожать руку — длительная и однообразная церемония. Но меня привлек человек, который «вышел из строя» и поцеловал короля в плечо, а затем начал что-то оживленно говорить. Руку пожать он так и не решился, а обнял ее, если так можно сказать, и, слушая ответ короля, несколько раз поклонился.
Очень теплой была эта встреча, сердечной, отличной от предыдущего официоза. Запал мне в душу этот пожилой человек, член французской делегации. И, ломая голову над тем, кем же он может быть, я сочиняла и рассказывала самой себе странные истории, одну за одной, сказку за сказкой. Может быть, его отец был марокканцем, но из-за диких сплетений судьбы оказался во Франции? Любовь, предательство, месть и прочие чудеса удерживали его вдали, а теперь его сын… Или — детективный сюжет с вынужденным бегством и переменой внешности? Или…
Однако своими историями я не удовлетворилась и попыталась узнать, кто же этот незнакомец на самом деле. Поиски результата не дали, и я стала забывать свои сказки и того, кто стал их персонажем и вдохновителем. Но все тайное становится явным — и я случайно узнала, что это марокканский писатель Тахар Бенжеллун, пишущий на французском языке и живущий во Франции.
Конечно, я стала искать информацию о нем и его произведения.
Марокканские зайцы не ценят поэтов
Тахар Бенжеллун родился в марокканском городе Фес. В 60-е гг. участвовал в студенческих волнениях. Не знаю, водятся ли в Марокко зайцы, но даже если и водятся, то сплошь несознательные: ни один не перебежал писателю дорогу, и из-за их халатности он угодил в тюрьму на полтора года, где, как и положено, написал свои первые стихи.
Верно говорят, что стихи нужно не читать, а рассказывать — или слушать. Точно так же бесполезно писать о стихах — да, я могу настучать на клавиатуре, что поэзия Тахара Бенжеллуна наполнена болью за свой народ; что он необычно раскрывает тему памяти/забвения, Востока/Запада и т. д. — но пусть этим занимаются критики и литературоведы. Если бы вы были со мной рядом, я бы просто прочла вам стихотворение — любимое: «Фес. Отверженный город» — сначала целиком, а потом цитировала бы отрывки:
Твои стены выносят
на нашем горбу
в неголодные страны,
в то время, как кони самых лучших кровей
дышат огнем и украшают легенды
И, помолчав, вот этот:
уже сходят с ума твои дети
и судьбу не засунуть
в карман европейского платья
здесь слова проступают на стенах
наша участь теперь -
амнезия
А потом заглянула бы в глаза слушателя и сказала: «Понимаешь?.. «И судьбу не засунуть в карман европейского платья» Чувствуешь? Да?» — чтобы увидеть в глазах отблеск того же чувства, которым пронизано стихотворение.
Так и только так можно говорить о поэзии.
«Священная ночь»: чемодан сказителя
Выйдя из тюрьмы, Тахар Бенжеллун стал преподавать философию в университете. В 70-е гг. все обучение перевели на арабский язык, и он уехал во Францию, где и стал известен как прозаик, эссеист и журналист. Да не просто прославился, а получил множество премий и наград, был обласкан правительством, сейчас регулярно печатается в Le Monde, его эссе о расизме проходят во французских школах, а «Википедия» называет его самым переводимым франкоязычным писателем.
Не знаю, права ли «Вики», но на русском языке смогла найти единственный роман — «Священная ночь». Произведение было экранизировано, за него автор получил Гонкуровскую премию; кроме того, написано оно было в год моего рождения, поэтому я поняла: надо читать.
Если бы не знала имени автора, легко приписала бы его какому-нибудь Хорхе, Хосе или Мигелю: как и в латиноамериканской литературе, тут неразрывно связаны реальность, легенды, сказки, бред и галлюцинации.
Первое, что бросается в глаза и о чем пишут все критики: книга о сложном (конечно) положении женщины в патриархальном обществе. За это, очевидно, и дали книге премию. Скучно и неинтересно, если так.
Но — книга понравилась: я выключила внутреннего филолога и пошла не по протоптанной дороге, а углубилась в дремучий лес других пониманий и восприятий — благо, роман это позволяет.
Для меня центральной стала проблема Памяти. И тут не нужно кивать на Пруста с его печеньем: в романе Бенжеллуна воспоминания приходят в виде мертвецов, восставших из ада, бродящих между стен с пугающими и похабными изображениями; они не бесплотны, они опасны, они могут вернуться со всем своим адом. И что делать (стране, народу, человеку) если воспоминания только такие:
«Прошлое накатывало на меня, рисуя одну картину за другой. Я не могла противиться наплыву несвязных воспоминаний. Все они были окрашены одним цветом – черных чернил.»
Героиня пытается идти путем отказа от воспоминаний, забвения, старается забыть ту несвободу, в которой жила когда-то:
«Я в разладе с миром или, по крайней мере, со своим прошлым. Я со всем порвала. Стала добровольной изгнанницей и пытаюсь быть счастливой, то есть жить сама по себе, в меру собственных возможностей. Я вырвала корни и сбросила маску.»
«Как объяснить ему, что моя жизнь начинается только теперь, что плотный занавес опустился на сцену, где живые существа и неодушевленные предметы покрылись одной и той же пылью, пылью полного забвения? Я молча боролась, всеми силами стараясь выбраться из опасного лабиринта. Я сражалась и с чувством собственной вины, и с религией, и с моралью, со всем, что угрожало воспрянуть вновь, чтобы выставить меня в дурном свете, опорочить меня, предать и уничтожить то немногое, что я пыталась уберечь в своей душе.»
(на этом мой внутренний филолог не просто отключился, а умер, потому что вряд ли можно лучше описать то, что чувствую я — именно я! — после переезда.)
Но свобода была недолгой, и за героиней пришел ее дядя, чтобы вернуть домой. Героиня старается уничтожить прошлое и убивает дядю, — и вот она снова в неволе. На сей раз — в тюрьме. Убийство прошлого приводит к несвободе. Но и воспоминания невыносимы, а возврат к истоку, к прошлому рабству — хуже смерти…
Ужаснувшись, я привела в чувство внутреннего филолога, который напомнил, что прочитать этот текст можно и по-другому. Например, под видом героини может скрываться не только Женщина, но и Страна. Страна, мечущаяся между Западом и Востоком, между болью истории и красотой сказок и легенд, ищущая путь между двух несвобод, в конце концов выходящая к свету, преклоняющая колени перед Святым (а что она сделала, опустившись на колени, я не скажу, читайте сами — но последняя сцена так и стоит у меня перед глазами, не выходит из головы) — разве это только о Марокко написано?
В начале книги героиня проходит мимо сказителя, который достает чемодан с предметами-воспоминаниями. Он ничего не описывает, просто показывает эти предметы — и каждый волен сам выстраивать свою историю, опираясь на них. Таков весь роман. Шахерезада достает фигурку купца, корабль и перо птицы Рух, а сказку о Синдбаде-мореходе рассказывает царь Шахрияр — сам себе.
Поэт и король — 2
Прочитав роман, я разыскала видеозапись визита президента Франции в Марокко в 2013 г. — когда впервые писатель оказался на родине в составе французской делегации. Там он подчеркнуто по-европейски пожимает руку королю — а потом, в репортаже для Le Monde пишет, что король, приветствовавший всех по-французски, к нему обратился по-арабски, как бы говоря: здесь ты дома. Многое в этой встрече тронуло писателя, и после нее, отвечая на страницах газеты на чей-то выпад — мол, Марокко должна быть республикой — пишет, что главное — воля народа, а марокканский народ хочет королевства, а не республики (и это уже не «зависеть от царя, зависеть от народа — не все ли нам равно», это скорее: зависеть от народа, который хочет зависеть и от царя).
А затем, в 2015-м, была эта теплая встреча, которую я увидела, благодаря которой писатель сначала стал героем моих сказок, а потом рассказал свою историю (в стихах и романе) — которая оказалась и моей.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2015-12-16 03:07 pm (UTC)